Зарисовку «В тылу» специально для рубрики «Мы этой памяти верны», посвящённую 75-летней годовщине Победы в Великой Отечественной войне, прислал бывший преподаватель института филологии с 1995 по 2000 годы (ныне институт филологии и межкультурной коммуникации) ХГУ Александр Викторович Шапочкин, живущий в Москве.
Война вымела мужиков из таёжной деревни. Остались только старики и школьная мелюзга, дурачок Митька неопределенного возраста и хромоногий ещё с империалистической председатель – вот и весь контингент.
Председателю колхоза везло. На первой мировой и на гражданской насмерть не убило. В сорок первом, было дело, приехали, забрали вместе с агрономом и зоотехником. Увезли в район по последнему снегу. Три месяца ни слуху ни духу не было. Жёны тенями бродили. А как вести дойдут, если распутица? Ни телефона, ни дороги. Председательша ждала, когда пройдёт половодье, и наладят паромную переправу, собиралась поехать по инстанциям. Не пришлось. Председатель сам приковылял. Не то сумел убедить, что не вредитель и не агент японской разведки, не то пошла в зачёт служба в партизанской армии Щетинкина. О земляках ничего не знал. Сибирь – место глухое, но есть места ещё севернее и глуше. Лагерей полно. Всех россиян посадить есть куда, и ещё для других в бараках нары останутся.
Вернулся, а тут и война. Председатель спуску никому не давал, лютовал. Требовал от «бабфронта» жёстко и беспощадно, по закону военного времени. А и то… не до сантиментов. На хозяйстве бабы да лошади – вся тягловая сила. Вернулись два мужика, но с такими увечьями, что в расчёт их брать не пришлось. Ни в леспромхоз, ни в колхоз. Один без рук, второй без ног. Обуза только.
Мой дед, как долго считалось, пропал под Москвой. Похоронки не было, но по слухам эшелон с сибиряками разбомбили. Позже поисковики нашли след. Оказалось, что погиб на Карельском фронте.
В сорок пятом вернулись с войны ещё несколько мужиков. Жизнь в колхозе налаживалась. Председатель уже не так лютовал, как прежде, на фронтовиков оглядывался. Понимал, что эти сломали хребет фашистам, и при случае на его возраст да заслуги не посмотрят. А на вдов, особенно без свидетелей орал. Случалось, что и плеть поднимал. Стерпят. Терпела и Шура, моя бабушка. Рвала жилы, одна поднимала пятерых.
– Старшие в школе? Придётся с вами… Улька, Володька! Одевайте, что потеплее, берите санки, – скомандовала она с порога, не дожидаясь, пока глаза привыкнут к темноте.
– Кататься пойдём? – удивился несмышленыш Вовка. Что с него взять! Изделие довоенное, родился в январе сорок второго. Ему бы всё играть!
– За мясом. Поможете тащить, – отрезала Шура.
– Суп на день ложденья валить будем? – обрадовалась шестилетняя Ульянка.
– Суп сварим и холодец. Да одевайтесь живее!
От околицы до скотомогильника полтора километра. Дорога идёт по редколесью. Синие тени берёз на ослепительной целине. Колея подтаяла на солнечной стороне. Льдинки отблёскивают. Хорошо! Похрустывая снегом, быстро дотащили порожние санки. Удивительное дело, но рядом с тушей околевшей лошади, которую увезли с конюшни час назад, лежали отрубленные от неё задние ноги.
– Грузим их, ребятишки, – тревожно огляделась вокруг мать.
Едва загрузили и привязали, подъехал председатель.
– Ты куда это мои ноги погрузила? – возмутился он, тяжело поднимаясь из саней.
– Я думала, это лошадиные!
– Ты, Шура, не язви. Я конюху приказал, чтобы он их для собак отрубил».
– А я своим щенкам беру... – поправляя шаль, кивнула колхозница на притихших ребятишек.
Ранее в рубрике:
